На правах рекламы:

https://www.audit-pro.com юридические адреса для регистрации ооо в солнечногорске.


«О ты, Миррэлия моя!»

14 марта 1922 года Евгения Гуцан пишет Северянину из Берлина, что его книга «Миррэлия: Новые поэзы», которую она по просьбе автора передала в издательство, будет печататься по новой орфографии и с опозданием: «Причины, почему Миррэлия не выйдет раньше осени: во-первых, сильное вздорожание бумаги, во-вторых, сезон» (книга вышла у Закса под издательской маркой «Магазин "Москва"» в июне 1922 года; обложка Елены Лисснер-Бломберг).

Эта книга рассказывала о стране гармонии, которую поэт искал и, наконец, нашел в Эстии, в ее природе, древних сказаниях, близких людях. В ней звучит негромкая мелодия счастливой жизни с молодой женой, которой посвящена эта книга и многие другие стихи.

Образ «земли обетованной», воображаемой страны, созданной поэтической фантазией и мечтами о лучшей жизни, существует в разнообразных вариациях в мировой литературе сотни лет. Опираясь на фольклор, легенды и мифы разных народов, эта утопическая ветвь словесного искусства дала обильные и непохожие друг на друга плоды. Достаточно взглянуть на русскую литературную традицию с ее Царством берендеев А.Н. Островского, землей Ойле Ф.К. Сологуба, «Инонией» С.А. Есенина, «Страной Муравией» А.Т. Твардовского.

Что их роднит и зачем эти «напрасные мечтания» продолжают появляться в наш прагматический век, обретая массовый характер в жанре фэнтези? Сошлемся на слова Анны Ахматовой: это «врата» в ту страну, где усилиями художника достигнута гармония и красота, невозможные в реальности на земле.

Такими «вратами» в мир иной для Игоря Северянина стал цикл из шести стихотворений писателя-символиста Федора Сологуба, созданный в 1898 году и опубликованный в 1904-м. В основе поэтического сюжета оказывается вымышленная, идеальная сфера — звезда Маир и земля Ойле. Они представлены поэтом плывущими в «волнах эфира», словно видимые реально небесные светила (так у Лермонтова «На воздушном океане, / Без руля и без ветрил / Тихо плавают в тумане / Хоры стройные светил...»).

Маир и Ойле противопоставлены, следуя романтическому и символистскому двоемирию, обыденной, дисгармоничной земле:

Мир земной вражда заполонила,
Бедный мир земной в унынье погружён,
Нам отрадна тихая могила
И подобный смерти долгий, тёмный сон.

Раскрывая традиционную формулу «жизнь есть сон», Сологуб подчеркивает, что это нетворческое, бездеятельное состояние чуждо ему. Осуществить себя он может, лишь перенесясь на землю Ойле:

На Ойле далёкой и прекрасной
Вся любовь и вся душа моя.

Бренное тело останется на земле, но душа продолжит свое бессмертное существование в ином измерении:

Мой прах истлеет понемногу,
Истлеет он в сырой земле,
А я меж звёзд найду дорогу
К иной стране, к моей Ойле.

Однако не всё так традиционно в мировосприятии Сологуба, и мистическое инобытие за гробовой чертой не исчерпывает его поисков некоего «космоса бессмертного существования». Он верит в возможность истинного мира, который можно «воссоздать на земле из материалов нашего земного переживания». Сологуб творит «очаровательную легенду» и таким образом воздействует на действительность, преображая ее: «Я бог таинственного мира». В созданной Сологубом «лестнице совершенств» это высшая ступень деятельности художника. Поднявшись на эту творческую высоту, он способен творить легенду не только для себя, но указывать путь другим.

Основываясь на примере Сологуба, свой мир любви и поэзии создал Игорь Северянин. Он назвал страну «Миррэлия» в честь своей любимой поэтессы Мирры Лохвицкой, «певицы страсти» и «царицы русского стиха». В посвященных Мирре Лохвицкой стихотворениях впервые у Северянина звучит мотив ухода в страну поэзии и любви: «Лишь поэту она дорога, / Лишь поэту сияет звездой!» Как видно, вначале Северянин использует образ идеальной звезды, к ней можно, как у Сологуба, устремиться душой. Это влияние было не случайным: Северянин посещал с 1912 года литературный салон Федора Сологуба и его жены Анастасии Чеботаревской, совершил с ними гастрольное турне по городам России. Вослед Сологубу он устремлялся в поэтический полет «на грёзовом автомобиле», повторяя буквально его формулу «Я Бог таинственного мира»: «Я царь страны несуществующей».

Поклонение Мирре Лохвицкой в стране Миррэлии стало частью не только творческого, но и биографического мифа. Для Северянина идеальная ипостась его существования, его «грёзовое царство» открывается в земном ореоле, через очарование поэзией Мирры Лохвицкой, природой и любовью.

Образ утопической страны упоминается в ряде стихотворений Северянина, например, «В Миррэлии» (1912) как вполне реальный. «В лесах безразумной Миррэлии / Цветут лазоревые сливы», здесь «бродяга-менестрель» ловит стремительных форелей, его душа «влечётся к средоточью». Наблюдая повторяемость природного цикла, поэт ощущает не сологубовский «тёмный смертный сон», а вдохновение и восторг: «Пылай, что льдисто заморожено! / Смерть, умирай, навеки сгиня!»

Читатели жизнелюбивой, витальной поэзии Северянина настолько ясно видели страну его поэтических грёз, что по карте искали ее координаты. Поэт иронизировал над уподоблением дачного поселка Луга его поэтическому творению — Миррэлии:

Миррэлия — грёза о юге
Сквозь северный мой кабинет.
Миррэлия — может быть в Луге.
Но Луги в Миррэлии нет!..

В письме Августе Барановой от 12 июня 1922 года Северянин разъяснял смысл придуманной им страны: «Так Вы полагаете, что Миррэлия на Готланде? (остров в Балтийском море, принадлежащий Швеции. — В.Т., Н.Ш.-Г.). Не слишком ли это определенно для призрачного?.. О, дорогая и любимая, светло и дружески скажу словами Св[ятой] Мирры: "Всё то, что выше жизни, зовётся сном..."»

«Призрачное» как понятие в поэтике Игоря Северянина было связано с мистическим миром Сологуба. Сны и мечтания сближали его с творчеством Лохвицкой. Между этими двумя полюсами находилось «грёзовое царство» Северянина.

Я — царь страны несуществующей,
Страны, где имени мне нет...
Душой, созвездия колдующей,
Витаю я среди планет.
Я, интуит с душой мимозовой,
Постиг бессмертия процесс.
В моей стране есть терем грёзовый
Для намагниченных принцесс...

Определяющими чертами поэтической страны Северянина становятся «безразумность» и «грёзовость». Два неологизма образованы поэтом с целью подчеркнуть иррациональность создаваемой утопии, интуитивность ее постижения (безразумность — отрицает разум и разумность. Грёзовость, грёзовый — от «грёза» как видение, мираж).

О ты, Миррэлия моя! —
Полустрана, полувиденье!
В тебе лишь ощущаю я
Земли небесное волненье...

Поэт намеревается идти «...в природу, как в обитель / Петь свой осмеянный устав», уйти на милый север, под зеленоглазое небо, от громких улиц к лесам... «Ивановка», Дылицы, Тойла, где часто проводил лето Северянин, становятся его Идеальной Идиллией, источником поэтических образов Миррэлии.

Критик и поэт Дмитрий Крючков обещал читателям: «Спасение придет — через рукоплескания толпы до Северянина долетит шум кленов, аромат родимых "Дылиц", где он создавал свои утренние, очаровательные песни. Сад, зачарованный сад — его царство; его, принца Миррэлии, ждет покинутый трон, в чаще, в сплетении ветвей и шорохе листьев».

Но Миррэлия — не рай земной, она рождена поэтом в сопротивлении рациональному миру цивилизации, который «мертвее, безнадёжнее могил». Его олицетворением выступает «преступный город — убийца вдохновенья», «порывов светлых, воздуха и грёз». В стихотворении «Carte-postale» (1912) поэт мечтает уехать из Петербурга:

Сегодня я плакал: хотелось сирени, —
В природе теперь благодать!
Но в поезде надо, и не было денег, —
И нечего было продать...
Гулять же по городу — видеть автобус,
Лицо проститутки, трамвай...
Но это же гадость! Тогда я взял глобус
И, в грёзах, поехал в Китай.

Поэтическое преобразование реального мира в «Миррэлию» нивелировало ценности окружающего, поэтому в поэзии Северянина появляется ирония, травестирование символистских образов. Сологуб видит трагизм действительности и в противовес реальности создает иной, эстетический, мир. В творчестве Северянина жизнь многообразно воспета во всех ее проявлениях и открытая социальная рефлексия чрезвычайно редка — это стихи о войне («Монументальные моменты», «Револьверы революции»), о судьбе послереволюционной России («Запевка», «Отечества лишённый»). Именно в разгар мировой войны и революции Северянин написал цикл баллад и кэнзелей, вошедших в сборник «Миррэлия». Поэт острее чувствует необходимость в мечте: «Да, не любить тебя нельзя, / Как жизнь, как май, как вдохновенье!» Противостоя внешним обстоятельствам («прозе жизни»), Игорь Северянин сохраняет свой творческий мир: «А потому — Миррэлия — как грёза, — Взамен всех проз!.,»

«Кроме звёзд и Миррэлии ничего в мире нет!» — убежден Северянин. В этой стране невозможна война, «потому что Миррэлия не видна никому...». Но поэт стремится приоткрыть завесу фантазии:

Взнеси, читатель, свой фиал.
То, — возрождённая Эллада,
И не Элладу ль ты искал
В бездревних дебрях Петрограда?
Ну что же: вот тебе награда:
Дарю тебе край светлых фей.
Кто ты, читатель, знать не надо,
А я — миррэльский соловей.

В его стране есть королева Ингрид, ее подруга Эльгрина, актриса Балькис Савская — «из древней миррэльской фамилии графской». Поэт признается: «Баллад я раньше не писал». Он обращается к примеру Оскара Уайльда и его «Баллады Редингской тюрьмы», как позже сделает Маяковский в поэме «Про это» (1923).

Жизнь в эмиграции, среди озер и лесов Эстонии, только усилила разрыв между природным миром, близким Миррэлии, и городским, чуждым поэзии. В стихотворении «Культура! Культура!» (1926) Северянин показывает город как «трактирный зверинец, публичный, — общественный! — дом».

«Король Фокстрот» — этот популярный танец стал для Северянина символом пошлого бескультурья. В письмах Августе Барановой он сетовал: «...офокстротились все слишком. <...> Теперь, когда современная, с позволения сказать, цивилизация воздвигла вертикальную кроватку Shimmi и Fokstrott'а, есть ли людям надобность в чистой лирике и есть ли людям дело до лирических поэтов — как они живут, могут ли вообще жить».

В стихотворении Северянина «Стреноженные плясуны» речь идет о танцующих чарльстон и презирающих природу — здесь «техникою скорчен век». «Поэты, человечьи соловьи», принуждены умолкнуть при агрессивных звуках механических мелодий, подобно живому соловью при появлении расписного механического соловья в сказке Андерсена.

Скептическое восприятие цивилизации у Северянина в 1920—1930-х годах усилилось. Изменился его взгляд на возможность сохранить свой мир «на планете Земля, для её населенья обширной, / Но такой небольшой созерцающим Землю извне...». Это мудрость, казалось бы, человека космической эры, а не середины 1920-х годов.

Миррэлия становится больше похожа на планету Иронию, о которой Северянин пишет Надежде Тэффи, юмористической писательнице, сестре Мирры Лохвицкой (1925):

Сирень с Иронии, внеся расстройство
В жизнь, обнаружила благое свойство:
Отнять у жизни запах чепухи.

Поэт надеется, что тогда зачахнут «земная пошлость, глупость и грехи», но оживут «людские грёзы, мысли и труды».

Жизненное кредо Северянина, так же как и Сологуба, — созерцатель. Северянин вслед за ним считает, что не в силах изменить исторический ход событий. Оставаясь созерцателями реальности, поэты уходят в свой вымышленный мир — поэзию и прозу, там искусство и культура — всегда и извечно — непреходящие ценности. Однако Игорь Северянин примиряет человека с миром, находит место «иной стране» не в космосе, а в земном пространстве: «Я живу на земле в красоте».

В основу жизнетворчества Игоря Северянина легла эстетическая идея возможности преобразования мира в художественном творчестве, воплощенная Федором Сологубом и унаследованная его младшим современником: «Миррэлия! как ты счастлива / В небывшем своем бытии!»

Однако литературная критика не приняла фантастический мир Северянина. В рецензии Романа Гуля говорилось:

«В былые времена bon ton литературной критики требовал бранить Игоря Северянина. Его бранили все, кому было не лень, и часто среди "иголок шартреза" и "шампанского кеглей" в его стихах не замечали подлинной художественности и красоты. А она была; — вспомните: "Это было у моря", "Быть может от того", "Хабанера", "Сказание об Ингрид" и мн. др.

Правда: Северянину никогда не случалось быть "гением", но справедливость требует отметить, что в довоенной Москве он был маленьким литературным калифом. К сожалению для автора — это было очень давно, и теперь выпущенный в свет его "Менестрель" говорит с совершенной ясностью, что калифство было даже меньше, чем на час.

Можно дивиться бледности, беспомощности и бездарности вышедшей книги И. Северянина.

Она — о "булочках и слойках". <...>

И совсем уже становится страшно за поэта, когда среди "булочек", "поленьев", "слоек", "грёзотортов" и "сена" он вновь "самопровозглашает" и "коронует" себя. Единственное спасение, по-моему, — это напомнить Северянину, что "всему час и время всякой вещи под солнцем"».

А. Б.[ахрах] в рецензии на сборник «Миррэлия» писал: в нем «талант действительного поэта Игоря Северянина душим Игорем Северянином»; «Не "Миррэлия", а "поэзоконцертная парикмахерская". Ингрид: она всех улыбкой малинит... Изредка сверкнут прежние, яркие строки, напомнят, что поэт томится в "куаферской"».

Copyright © 2000—2024 Алексей Мясников
Публикация материалов со сноской на источник.