«Вселенский Футуризм»

В отличие от кубофутурзма, который вырос на «глыбе слова мы» из творческого содружества единомышленников — авторов коллективных изданий, эгофутуризм был индивидуальным изобретением поэта Игоря Северянина. Его «двусмысленная слава», определившая своеобразное место Северянина в тогдашней литературе, содействовала провозглашению собственного стихотворного манифеста — «Пролог. "Эго-футуризм"» (1911).

«В отличие от школы Маринетти, — пояснял он позже, — я прибавил к этому слову (футуризм) приставку "эго" и в скобках: "вселенский".

Лозунгами моего эго-футуризма были: 1. Душа — единственная истина. 2. Самоутвержденье личности. 3. Поиски нового без отверганья старого. 4. Осмысленные неологизмы. 5. Смелые образы, эпитеты, ассонансы и диссонансы. 6. Борьба со "стереотипами" и "заставками". 7. Разнообразие метров.

Академия Эгопоэзии
(Вселенский Футуризм)
19 Ego 12

Предтечи:
К.М. Фофанов и Мирра Лохвицкая.

Скрижали:

I. Восславление Эгоизма.

1. Единица — Эгоизм.
2. Божество — Единица.
3. Человек — дробь Бога.
4. Рождение — отдробление от Вечности.
5. Жизнь — дробь Вне Вечности.
6. Смерть — воздробление.
7. Человек — Эгоист.

II. Интуиция. Теософия.
III. Мысль до безумия: безумие индивидуально.
IV. Призма стиля — реставрация спектра мысли.
V. Душа — Истина.

Ректориат:
Игорь Северянин
Константин Олимпов (К.К. Фофанов)
Георгий Иванов
Грааль-Арельский.

16 января 1912 года выработали устав Академии Эгопоэзии. В выработке пунктов принимали участие: Игорь, я и Георгий Иванов. Альманахи, сборники в издании Академии Эгопоэзии приняли называть нервниками по взаимному соглашению, накануне, меня с Игорем.

17 января 1912 года были получены из типографии печатные листы в количестве 510 штук (10 на бристоле) и разослали часть по петербургским и провинциальным изданиям. Решали теорию и устав перевести и издать на итальянском и французском языках.

Через неделю всему обществу стало известно о существовании "Академии Эгопоэзии Вселенского Футуризма", О московских кубофутуристах еще и помину не было нигде. Они все тогда группировались в содружестве "Гилея" в "Союзе Молодежи".

Спустя месяц после оглашения наших устоев Вселенского Футуризма в Москве был выкинут содружеством "Гилея" флаг со словом "футуризм" и потекли от него уставы, декларации, диспуты, желающие перекричать шум в печати, поднятый нашими скрижалями Эгопоэзии Вселенского Футуризма».

Вадим Шершеневич вспоминал, что ему слово «эгофутуризм» было незнакомо:

«Скоро я получил ответ следующего характера:

"Любезный почитатель!

Издательство 'Эго' ликвидировано, и книги распроданы. Был бы весьма рад исполнить ваш заказ, но увы! Пишите, я оботвечу все вопросы.

Ликвидатор 'Эго' — Лотарев".

Этот почерк стал мне хорошо знакомым позже, когда я начал усиленно переписываться с "ликвидатором" Лотаревым. Это оказался Игорь Северянин, впоследствии первый ликвидатор футуризма».

Рядом с романтической версией поэта, полностью воплощенной в жизнь до самопожертвования, существовал и несколько пародийный вариант жизнетворчества в лице симферопольского купца Владимира Сидорова, выступавшего под псевдонимом Вадим Баян. Предисловие к его книге «Лирический поток: Лирионетты и баркаролы», изданной автором за немалую сумму у Вольфа, написал Северянин, напутствуя своего ученика.

Но не в интересах эгофутуристов было сливаться в представлении публики с кубофутуристами. Проблема самоопределения стояла перед ними особенно остро в 1913 году. Игнатьев, например, пояснял в «Небокопах», что Василиск Гнедов «выступал на их [кубофутуристов] диспутах лишь в качестве оппонента и блестяще доказал всю их несостоятельность». У Игнатьева не вызывало сомнения то, что только в подражание им московская группа «тепленьких модернистов около умиравшего содружества "Гилея" выкинула флаг со словами "футуризм"». Поначалу Северянин также ревниво отказывал москвичам в праве называться какими бы то ни было «футуристами».

Противостояние кубо- и эгофутуристов неоднократно отмечали Брюсов, Чуковский, Гумилев и др. Характерна рецензия Анастасии Чеботаревской «Зеленый бум» в VIII эдиции «Петербургского глашатая». Чеботаревская же, находя немало общего у психо-интимистов из Казани и московских новаторов, противопоставляла им петербургскую ассоциацию.

«Все эти группки, весьма много заимствовавшие из программы более скромных и более талантливых эгофутуристов (И. Игнатьев, И. Северянин, В. Гнедов, Крючков, Олимпов, Широков, Шершеневич и др.), — замечала она, — приветствуемы нами главным образом в их поступательной борьбе с академической рутиной, косностью и пошлостью... Но, стремясь, каждая из них, непременно перещеголять другую в "крайней левости", они повторяют все досадные ошибки левых партий, борясь прежде всего между собой, а не с общим и далеко еще не побежденным врагом...»

Естественно, между москвичами и петербуржцами существовали принципиальные различия. «Гилейцы» исповедовали коллективизм и подчиненность групповой дисциплине, эгофутуристы провозглашали разъединенность, обособление «единицы». Кроме того, словотворческие эксперименты Хлебникова вдохновлялись мечтой о вселенском языке, понятном всем народам. Игнатьев, напротив, считал, что коммуникативная функция языка будет преодолена вслед за утратой необходимости индивиду жить в обществе. «Пока мы коллективцы, общежители, — слово нам необходимо, когда же каждая особь преобразится в объединиченное "ЭГО", — Я, — слова отбросятся сами собой».

Взаимные критические суждения были весьма полезны для молодых теоретиков и практиков нового искусства, в дискуссиях оттачивалась аргументация сторон. Так, в письме Романа Якобсона Алексею Кручёных от февраля 1914 года сквозь юношескую браваду проступает признание «подземной работы» над языком:

«Был сегодня на поэзовечере Северянина, страшно злился.

Овация грандиозная (курсистки и прочее). Он ли не последнее торжество любительского концерта в поэзии. Может быть, этому виной та анестезия, к которой, по вашим словам, идет человечество, но я абсолютно глух к красотам поэз. Уж не говоря о Взорвали, перевертне, Высотах, "солневы девы" мне дороже. Горше сего, однако, тупоумие сказавшего вступительное слово болвана Ходасевича, хоронившего российский футуризм. До его нелепых рассуждений даже Чуковский не договорился бы. Лень мне цитовать. "И. С[еверянин] растерян, как и вся современность, концы и начала", — соболезнует Ходасе[вич]. Мне пока не ясно представляется Мирсконца, как оппозиция этому. Сейчас тот момент (это ясно), когда "подземная работа" (выраж[ение] Хлебникова) должна перейти в открытый, умело организованный штурм, иначе завалят, полонят, etc. Сами пишете "время пришло", значит находите же, что пора вон из потайных ходов, отчасти и спрятав. А организовать многое возможно безусловно».

Несмотря на расхождения, в эстетической программе эгофутуристов было немало схожего с манифестами «Ги-леи» (обновление ритма и рифмы, словотворчество, сдвиг смысловой и формальный и т. д.). Все это сделало возможным организацию совместных выступлений, в программе которых каждый поэт имел «собственный выход»: доклад и чтение стихов. На этих условиях в турне футуристов в Крыму вместе с Северяниным и Игнатьевым согласились участвовать Маяковский и Бурлюк.

Продолжал выходить альманах издательства эгофутуристов «Очарованный странник» с подзаголовком «Альманах интуитивной критики и поэзии». В течение 1913—1916 годов под редакцией Виктора Ховина появилось десять выпусков, в которых печатались Маяковский, Каменский, Гуро, Гиппиус, Сологуб, Северянин, Евреинов и др. Дольше других нес знамена «фофанизма» Константин Олимпов, объявивший в 1914 году о наступлении эпохи Вселенского Олимпизма. В 1915 году вышла его многострочная «Феноменальная Гениальная Поэма Теоман Великого Мирового Поэта Константина Олимпова».

Лидер московской группы «Мезонин поэзии», близкой эгофутуризму, Шершеневич так вспоминал о встрече с Северяниным:

«Однажды вечером у меня сидел Маяковский. И не то Борис Лавренев, не то Сергей Третьяков. Раздался телефонный звонок, и сумрачный голос, подозвав меня, просил приехать в отдельный кабинет ресторана "Бар" для "поэтической элоквенции".

Удрученный этим оборотом речи, я спросил: не Василий ли Тредиаковский со мной разговаривает?

— Нет, Игорь Васильевич Северянин, только что приехавший из Петербурга!

Нам всем было интересно посмотреть на того, чьими стихами мы увлекались, и мы поехали.

В грязном кабинете Северянин сидел один. Перед ним стояло пиво; жеманно познакомившись, он сразу извинился, что пьет пиво:

— В этом ресторане нет хорошего крем де ваниля...

Я внимательно рассматривал Северянина. Это был довольно крупный человек, без возраста, с резкими чертами лица, немного напоминавшими схимника. Впрочем, такие же лица засняты в книге Дорошевича "Типы Сахалина".

Одет Северянин был в черный сюртук, довольно вытертый и бедный, но держался в нем так, как будто сознательно копировал Джорджа Браммеля, впавшего в бедность.

Говорил он немного. От всех теоретических вопросов отмалчивался, иронически ругая Москву и восхваляя Петербург. Лицо было стылое и невыразительное, а глаза выцветшие, как у курицы. Маяковский сказывал, что "как у перепела".

Эти глаза оживлялись только тогда, когда Северянин хвалил себя, значит, глаза оживлялись часто.

Мы смотрели на него, ехавшего на "поэтические гастроли в провинцию", довольно подобострастно».

Бенедикт Лившиц рассказывал:

«Будетляне прочно занимали господствующие высоты, и это отлично учел Северянин, когда через Кульбина предложил нам заключить союз.

Кульбин, умудрявшийся сохранять дружеские отношения с представителями самых противоположных направлений, с жаром взялся за дело. Так как наиболее несговорчивыми людьми в нашей группе были Маяковский и я, он решил взять быка за рога и "обработать" нас обоих. Пригласив к себе Маяковского и меня, он познакомил нас с Северянином, которого я до тех пор ни разу не видел.

Северянин находился тогда в апогее славы. К нему внимательно присматривался Блок, следивший за его судьбою поэта и сокрушавшийся о том, что у него нет "темы". О нем на всех перекрестках продолжал трубить Сологуб, подсказавший ему заглавие "Громокипящего кубка" и своим восторженным предисловием немало поспособствовавший его известности. Даже Брюсов и Гумилев, хотя и с оговорками, признавали в нем незаурядное дарование. Маяковскому, как я уже упоминал, нравились его стихи, и он нередко полуиронически, полусерьезно напевал их про себя. Я тоже любил "Громокипящий кубок" — не все, конечно, но по-настоящему: вопреки рассудку.

Мы сидели вчетвером в обвешанном картинами кабинете Кульбина, где, кроме медицинских книг, ничто не напоминало о профессии хозяина. Беседа не вязалась. Говорил один Кульбин, поочередно останавливая на каждом из нас пристальный взор.,.»

Другой эпизод связан с объединением футуристов, о нем вспоминал Алексей Кручёных:

«В начале 1914 г. мы резко заявили об этом в сборнике "Рыкающий Парнас", в манифесте "Идите к черту!". Он малоизвестен, так как книга была конфискована за "кощунство".

В ней впервые выступил Игорь Северянин совместно с кубофутуристами. Пригласили его туда с целью разделить и поссорить эгофутуристов — что и было достигнуто, а затем его "ушли" и из компании "кубо". Манифест подписал и Северянин — влип, бедняга!

Привожу этот редкостный документ, демонстрирующий, мягко выражаясь, "святую простоту" самодовольного "барда" шампанского и устриц.

ИДИТЕ К ЧЕРТУ!

Ваш год прошел со дня выпуска первых наших книг "Пощечина", "Громокипящий кубок". "Садок судей" и др.

Появление Новых поэзий подействовало на еще ползающих старичков русской литературочки, как беломраморный Пушкин, танцующий танго. Коммерческие старики тупо угадали раньше одурачиваемой ими публики ценность нового и "по привычке" посмотрели на нас карманом.

К. Чуковский (тоже не дурак!) развозил по всем ярмарочным городам ходкий товар: имена Кручёных, Бурлюков. Хлебникова...

Ф. Сологуб схватил шапку И. Северянина, чтобы прикрыть свой облысевший талантик.

Василий Брюсов привычно жевал страницами "Русской Мысли" поэзию Маяковского и Лившица.

Брось, Вася, это тебе не пробка!..

Не затем ли старички гладили нас по головке, чтобы из искр нашей вызывающей поэзии наскоро сшить себе электропояс для общения с музами?..

Эти субъекты дали повод табуну молодых людей, раньше без определенных занятий, наброситься и показать свое гримасничающее лицо: обсвистанный ветрами "Мезонин поэзии", "Петербургский глашатай" и др.

А рядом выползала свора адамов с пробором — Гумилев, С. Маковский, С. Городецкий, Пяст, попробовавшая прицепить вывеску акмеизма и аполлонизма на потускневшие песни о тульских самоварах и игрушечных львах, а потом начала кружиться пестрым хороводом вокруг утвердившихся футуристов...

Сегодня мы выплевываем навязшее на наших зубах прошлое, заявляя:

1) ВСЕ ФУТУРИСТЫ ОБЪЕДИНЕНЫ ТОЛЬКО НАШЕЙ ГРУППОЙ.

2) МЫ ОТБРОСИЛИ НАШИ СЛУЧАЙНЫЕ КЛИЧКИ ЭГО И КУБО И ОБЪЕДИНИЛИСЬ В ЕДИНУЮ ЛИТЕРАТУРНУЮ КОМПАНИЮ ФУТУРИСТОВ:

Давид Бурлюк, Алексей Кручёных, Бенедикт Лившиц, Владимир Маяковский, Игорь Северянин, Виктор Хлебников.

Северянин был еще напечатан в двух-трех будетлянских книгах, но этим дело и ограничилось. Никакого серьезного союза у нас с этим "дамским мармеладом" и певцом отдельных кабинетов, конечно, не могло быть. Закончилась эта случайная связь весьма скоро: в 1914 году Северянин поехал в турне по России вместе с Маяковским, Бурдюком и В. Каменским. После нескольких выступлений будетляне поссорились с Северяниным и бросили его "где-то в смрадной Керчи", по собственному выражению пострадавшего. Помню, Маяковский мне рассказывал:

— Северянин скоро понял, что мы можем и без него обойтись. Каждый из нас мог и доклад сделать, и стихи прочесть. А он что? Только стишки, да и те Каменский мог прогнусавить не хуже самого автора!

Северянин в злобе разразился несколькими стишонками с заметным привкусом доноса по начальству — Бурдюков на Сахалин!..»

Copyright © 2000—2024 Алексей Мясников
Публикация материалов со сноской на источник.