На правах рекламы:
§ 2. Функции новообразований в поэзии Игоря Северянина
Словотворчество — явление типичное для поэтической речи истекающего столетия. Ещё на заре XX века произошёл «взрыв» словотворчества, которому отдали дань В. Хлебников, В. Маяковский, А. Белый, С. Кирсанов, Н. Асеев и другие поэты, включая футуристов обоих ветвей. Между тем, словотворчество типично для манеры не всех поэтов: одни активно создают новые слова, другие образуют их редко, третьи вообще не привлекают новообразований. Такое разное отношение поэтов к использованию окказионализмов тесно связано с творческой индивидуальностью поэта, его идиолектом (идиостилем), с его поэтикой.
И. Северянин принадлежит к числу активных словотворцов, им созданы сотни новых слов, он является экспериментатором в области стиха и терминотворчества. Новообразования И. Северянина — весьма существенная часть словесного богатства поэта. «Проблема индивидуального стиля писателя связана с выделением того стилистического ядра, той системы средств выражения, которая неизменно присутствует в произведениях этого автора, хотя бы в пределах отдельного периода его творчества» [Виноградов, 1963:80]. Окказионализмы «стилистическое ядро» индивидуального языка «раннего» И. Северянина. Почему же поэт обращался к словотворчеству?
Являясь эгофутуристом, следуя провозглашённому им Манифесту, И. Северянин, во-первых, создавал «осмысленные неологизмы», во-вторых, он не находил в общем языке необходимых «смелых образов, эпитетов, ассонансов и диссонансов», то есть его «новшества были результатом преодоления автоматического характера языковых связей, воскрешения единства формы и содержания в слове, устранения «пустой формы» [Винокур, 1943:131]. «Этимологическая свежесть слова часто бывает поводом к созданию неологизма», «читатель как бы присутствует при том, как из морфологических частей образуется целое слово», что «неологизм свежее в восприятии, острее действует, останавливает на себе внимание и даёт больший эффект, чем старое слово» [Томашевский, 1959:185].
Как будет показано ниже, новообразования И. Северянина носят многофункциональный характер, большинство из них — полифункциональны (одновременно выполняют несколько функций). Отдавая предпочтение новообразованиям, «создающим» художественный образ, вбирающий в себя отношение автора к изображаемому, видение мира с его полутонами и тончайшими оттенками, поэт использует новообразование с целью номинации. Вновь созданные слова обозначают реалии, которым нет соответствующих названий в словарном составе языка, или понятия, которые в общелитературном языке могут быть выражены описательно. Одним словом (лаконизм) поэт выражает то, что является словосочетанием или предложением: скользит по скатогориям Алтая Победоносный лыжеход; выскочив из ландолёта... Я стремился на эстраду; снегопыль вздымив; она (жизнь — Т.К.) жива тобой, мертвящею поврагой; Душой поэта и апполонца Всё ожидает литавров солнца; Костёр ветреет; лунеет мрамор; Опять звенит и королеет мой стих; Бриллиантится весёлая роса, зальдись, водопадное сердце; лёд иззелено-посинел, Разокнился весь полыньями; К нему, вперёд пуская катер, Теперь, пролетав четверть века, сменяет лирику сарказм; Где век, когда ты был гнездом пиратов, Певец, любовник, воин, оргиаст?; стихи эксцессера;1 Всё сгорело (Недосмотр неопытного рампника?); и нежились горизонталки;2 Как мечты сюрпризёрки, Над качалкой грезёрки истомлённо лунятся: то — Верлен, то — Прюдом и т. д.
Как известно, И. Северянин занимался терминотворчеством. Изобретая стихотворные формы, поэт придумывал им названия: рифмодиссо, кензелли, газелла, рондель, триодиссона, диссона, ассо-сонет. Стремлением поэта к обновлению старых форм слова вызваны к жизни названия его стихов: поэза, героиза, соловьиза, лириза, поэметта и др.
Неисчислимое множество и разнообразие нюансов цвета вкуса настроения, характера черт лица и многих других качественных сторон действительности И. Северянин выражает посредством сложных слов, которые в силу их особенностей являются органической принадлежностью художественного стиля и стиля этого поэта. Краткость (лаконизм) формы (развёрнутые значения сливаются в одно), ёмкость семантики (сложное соединение значений двух и более простых слов) характеризуют индивидуально-авторские сложные слова в частности, сложные прилагательные и наречия, которые образуют несколько групп: первую группу составляют сложные слова, несущие сложную цветовую характеристику; первый компонент выражает интенсивность проявления признака названного вторым компонентом: исчерно-серо, изрозо-телесный и др.; вторую группу — слова компоненты которых близки по смыслу: весенне-соловьиная любовь, исхитро-бесовская улыбка; музыкально-поэзо-вокальные вечера весело-задорно и др.; третью группу — слова в которых «осуществляется смысловой и эмоциональный контраст сочетающихся слов» и рождается новый смысл (оксюморон): медвежьи-ловкий, пламно-ледяные ночи; привычно-необычная мысль, сладко-больно и др.; четвёртую группу — слова, компоненты которых называют разного рода признаки, соединяющиеся и дополняющие друг друга по принципу контраста, степени проявления и т. д.: бессмысленно-живой огонь; вдохновенно-весёлая Пасха; печальноюный ландыш; утончённо-тонные дуры; тихо-долго и др.
Сложные прилагательные И. Северянина своей необычностью, окказиональностью акцентируют на себе внимание, заставляя прислушаться к мелодике слова, вникнуть в его смысл, почувствовать индивидуальное восприятие автора. Эти слова экспрессивны (общая функция — создание экспрессивности), лаконичны, ёмки по содержанию.
Экспрессивность новообразований усиливается за счёт их метафоричности (вторая конкретная функция; первая — информационно-назывная). Метафоры используются как один из способов номинации, (получения нового значения средствами языка) и в этом качестве соотносятся с прямыми обозначениями реалий. За каждым из типов именных метафор закреплён свой смысловой и художественный эффект, связанный с характером соотношения между прямым и непрямым обозначением [1988:147]. Метафоризация как один из способов наречения имени — процесс более сложный, как утверждает Е.Т. Черкасова, чем принято считать; это — не простой акт «перенесения существующих слов на новые поняти», а глубокое внутреннее семантическое преобразование слова, выходящее за обычные его семантические границы: в процессе функционирования слова «мотивация» значения слова... затемняется и даже полностью утрачивается; при затемнении мотивации значения слова мы имеем дело с «стёршейся» («побледневшей») метафорой, при утрате её — с «метафорой по происхождению» (или «эксметафорой»: переносное значение становится основным) [Черкасова, 1968:29].
Традиционно «языковые» метафоры (ножка стола, ручка двери и т. п.) противопоставляются «поэтическим» («стилистически действенным»). По семантическим и грамматическим признакам они сближаются с терминообразованием. Поэтому Е.Т. Черкасова предлагает дифференцировать метафоры по линии разграничения их по степени употребительности: метафоры общеязыковые, в результате узуальности их употребления вошедшие в лексическую систему языка (золотые кудри «цвета золота»), и метафоры индивидуальные, характеризующие своеобразие стиля писателя, художественного произведения и т. д. [Черкасова, 1968:30].
Ярким стилеобразующим средством поэтического языка И. Северянина является метафоризация практически всех частей речи. Окказионализмы часто используются для выражения метафорических значений: кружевеет, розовеет утром лес, далёкая, смотрящая мимозно, вуалит негой фиордов сага, Фигурка Юнии газелит в сад, Метелит черёмуха нынче с утра Пахучею стужею в терем, главы ... стрекозны и лукавы, На луноструне пою... и др.
Метафоризация существительных связана с художественным заданием представить мир «переименованным», тогда как метафоризация прилагательных, оставляя неизменным «мир вещей», по-новому характеризует их признаки [Некрасова, 1975:109]. Метафоричностью могут обладать одна из основ или обе основы в сложном прилагательном.
1. Метафоризация первой основы: Вдруг поворот налево. Мостик. Горка. И апельсинно-лучезарный бор; Плывет златоликая Скандра в лазурной галере ко мне; На склонах мачтовидный бор; Не чернодушных, белотелых генералов, не интервенцию зову на помощь я; Лимонолистый лес драприт стволы в туманную тунику.
2. Метафоризация второй основы по внешнему сходству, переносу сравниваемого понятия: В хрустальных вазах коралл рябины И белопудрый и сладкий снег; Голубопёрый мой палан испепелен; Деревья в кадках, как шары зеленокудрые; Как щёки девственно-апрелевы!
3. Метафоризация обеих основ наиболее характерна для сложных новообразований-прилагательных: она была в злофейном крепе, тщательноголовый пастырь, мозгогрудочный ряд запросов, вервеновейный шёлк, лунокудрая нимфея-ночь, лобасто-мордые голавли.
4. Метафоризация распространяется и на существительное, с которым новообразование вступает в атрибутивные отношения, участвуя в создании оригинального поэтического образа: Пить златогрёзый чёрный виноград, Бежал от снегоскалого гипноза В тлен болот, Как плодоносны, как златотрубны Снопы ржаные моих поэз, звёздоносная, неиссячная эта питьевая вода.
Появление метафорического окказионального слова, отмечает Э.И. Ханпира, помогает раскрыть метафорические потенции, дремлющие в производящем, мотивирующем слове. Метафоричность окказионального слова — не результат переноса значения самого окказионализма. Переносного значения у окказионального слова вообще не может быть, ибо не может быть самого переноса: окказиональное слово сразу употребляется в том контексте, в котором только и существует. Метафоричность окказионального слова есть метафоричность его производящей основы. Эффект, иллюзия метафоризации (переноса) самого окказионального слова возникает потому, что сохраняется, присутствует прямое значение производящего слова, что создаёт семантическую двуплановость [Ханпира, 1966:33—34].
В приведённом ниже контексте отмечен случай развёрнутой метафоры, построенной на ассоциации по сходству: «У лесоозера, в шале берёзовом, — берёзозебренном, — Над мёртвой лилией, над трупом юноши, самоуверенно, Плескалась девушка рыданья хохотом темно-серебряным... — И было гибельно. — И было тундрово. — И было северно». Состояние сумасшествия девушки, убившей юношу «в смущеньи ревности», поэт передаёт одной строкой, где доминантным являются слова: плескалась (в значении: «захлёбывалась»), рыданья хохотом тёмно-серебряным: некогда счастливый, звучащий подобно серебряному звону, мелодичный голос превратился в тёмно-серебряный хохот рыданья, в котором звучат гибельные нотки; первый компонент сложного прилагательного тёмный метафоричен, то есть мрачный, низкий, трагичный голос.
Окказионализмы-сложения являются своеобразными словами-образами, словами, создающими микрообраз: Бриллиантовый браслет, как бракоцепь, повиснувший на кисти; Стрекот аэропланов! беги автомобилей! Ветропроствист экспрессов! крылолёт буеров!; Примагничены к бессмертью цветоплетью Сердца улыбные в медузовой алчбе; Я трагедию жизни претворю в грёзофарс и др.
Выделенные слова выполняют функцию художественной номинации, то есть являются средством создания художественного образа. Новое слово часто является плодом поэтического воображения, реалией, принадлежащей миру, который живёт в сознании поэта, а в действительности не имеет вербальных (словесных) характеристик, например: На луноструне Пою чаруний — стрекоз ажурных; И шёл гонец, и шёл с гонцом сам Гроз-Дух; эгополонез; Летит любви аэролит; безумным жестом остолблён клёноход; Народ потёк волною вешневода; В Академии Поэзии — в озерзамке беломраморном; Люблю заехать в златополдень На чашку чая в женоклуб; Не женщиной ли морефея прикинулась; Им изменили лесофеи И больше не плетут гирлянд; У лесоозера в шале берёзовом; У окна альпорозы в корзине; Победоносные герои в своей поэзокутерьме; В шале берёзовом над Белолилией и др.
Критика сразу отметила увлечение И. Северянина подобными словами, реакция была негативной. В частности Р.Ф. Бранд писал: «Характерно для И. Северянина обилие слов, из коих многие звучат слишком на немецкий лад, примыкая к редким и дурным образам, как «небосвод», «кораблекрушение». Таковы: солнцесвет, грезофарс, лесосон, звукоткань и др. Иные из сложных слов удачнее, потому что примыкают к хорошим образцам, или могут быть понятны как естественное сокращение хороших фраз, иногда при том соблюдено и правило перемены окончания второй части. Таковы: плутоглазка, ветропросвист, крылолёт» [Бранд, 1916:138].
Ответ И. Северянина прост и выдержан в свойственной ему манере:
Мои стихи — туманный сон,
Он оставляет впечатленье...
Пусть даже мне не ясен он —
Он пробуждает вдохновенье...Я — соловей, и кроме песен
Нет пользы от меня иной.
Я так бессмысленно чудесен,
Чтоб смысл склонился предо мной!
или
Создаётся впечатление, что поэту важно своими стихами привлечь внимание, не делая попыток объяснить, о чём они; важно создать мелодию, воздействующую на душу, сотворить тайну-грёзу, увести слушателя (читателя) за собой, в свой неповторимый мир: Сонные сонмы сомнамбул весны Санно манят в осиянные сны; Лунное сиянье — это точно в небе льны... Ленно лани льняные лунно влюблены. Окказионализмы санно, ленно, лунно в приведённых контекстах, как и остальная лексика, как будто и не предназначена для семантической расшифровки [Виноградова, 1995:98].
Слова, созданные окказиональными способами, выполняя номинативную функцию, служат либо средством резкого акцентирования нового смысла, либо являются средством подчёркнутого авторского отношения3 к обозначенной реалии. Возникновение таких окказионализмов связано с их свойствами. Это — ярко выраженная эмоционально-экспрессивная окраска, которая создаётся в высшей степени необычной формой слова и тем, что большинство окказионализмов характеризует названное явление с точки зрения эмоционального восприятия. Семантика окказионализмов представляет собой сложное соединение значений двух слов в одно целое, отличается сгущенной образностью.4 Таким образом, приведённые ниже окказионализмы также выполняют функцию художественной номинации, то есть являются средством создания художественного образа: И мы в любовь, как в грёзоломню, летим; Мы ели чернику чёрную, Фиолевый гоноболь; век пришёл, как некий Людобой; Не стоит жить для ложного труда В бессмысленном своём людовороте; И на иконах небылозы, Рубинные роняя слёзы, Вздыхают по минувшим дням; Пускай же милая твоя не тужит И не устраивает слёзоём.
Для прояснения семантики окказионального слова И. Северянин в одном контексте с ним приводит общеизвестное существительное: Несу фиалки и мимозы, Алозы, розы и кремозы; Вернувшись с дачи в эту осень, Забью роскошное шато (дом) И парка векового лосень; Пусть на турнирах славоборчества Стиха титаны и кроты Меня сразить раскроют рты: Я-я! Значенье эготворчества — Плод искушённой красоты!; Но для меня, для безумца, его аристотельство, Как и поэзы мои для него, лишь чудачество. Самое лучшее в нём — это Ваше сиятельство! (В последнем контексте новообразование несёт в себе ярко выраженную иронию).
С творческой программой поэта-эгофутуриста, с созерцанием внутреннего мира как мира мечты и грёз и представлением о недостижимости в жизни красоты, выросшем из глубокой безысходной тоски и неприятия обыденной действительности, с его миропониманием и мироотражением связана эстетическая функция5 новообразований. Соединение различных словообразовательных элементов в окказиональное слово на фоне нестандартного контекста рождает определенный неповторимый индивидуально-авторский художественный образ: В шале берёзовом, березозебренном... У зеркалозера... Убила девушка... Слепого юношу...; В златосне, на жгучем побережье, Забываю свой высокий сан; Зовусь Титанией, царицей фей, Я, лунокудрая нимфея-ночь!; Захватывающая кутерьма трёх мушкетёров, участь Монте-Кристья; Неопытная в стиле юнокудрость Идейную в нём отыскала мудрость, Его своим поэтом нарекла; Трижды овесененный ребёнок.
И. Северянин открывал миру свой мир, смешивая известные и избитые краски в оригинальную палитру, укрощая сложную гамму чувств и усложняя («вуаля») полутона и оттенки переживаний, дарил новые запахи и ощущения обыденности. «Он -поэт живописец; он рисует целые картины, сохраняющие всю свежесть красок и даже как будто весь аромат действительности» [Брюсов, 1916:25].
Номинативно-оценочную функцию выполняют окказиональные слова, выражающие отношение к чему-либо, отличающиеся от известного слова эмоциональной окраской: огромство (ср.: огромность); уменьшительно-ласкательной экспрессией: зайчик кусайчик; уничижительным значением: поэтичка (ср.: поэтесса).
Номинативно-оценочные новообразования служат средством выражения северянинской иронии: утончённо-тонные дуры Выдумывали новый стиль; измызганно-плоские фаты Напакоститься не могли; Они, кому в нравственном тесно, Крошили в бананы икру, затеивали так эксцессно флиртующую игру; Вот страсть насыщена, и аккуратно вытер Отроманировавший немец пыль и влажь; В смокингах в шик опро-боренные великосветские олухи В княжьей гостиной наструнились, лица свои оглупив: Её низы (об Отчизне) — изморина и затерь. Российский бебеизм — её верхи и др.
Известно увлечение поэта новообразованиями с иноязычными корнями и суффиксами, которые усиливали эпатаж экзальтированной публики, шокировали критику, обостряли интригу и «непонятность» И. Северянина. Его имя тесно связывалось с тем изысканно-экзотическим миром, в котором царят и чаруют своей экстравагантностью, грезят и экстазят адъютантессы, демимонденки, оргиасты, кокеты, эмпиры, эксцессеры и эксцессерки, грезёры и грезёрки, горизонталки и сюрпризёрки авантажно (привлекательно), рокфорно и камамберно льнут к бедламству, являясь «знатоками изысканнейших эксцессерий».
Художники слова часто используют окказиональную ономастику, способную создавать бесчисленные экспрессии и вызывать столь же бесчисленные ассоциации у читателя. И. Северянин вводит имена собственные со специальной целью — как объект сравнения, как элемент эпохи, как выражение собственного мировоззрения: княжич — Будоражич; Блестящеглазка; Эклерзита; век (XX — Т.К.) пришёл как некий Людобой.
Таким образом, окказионализмы И. Северянина, неся в себе экспрессию6 и приостанавливая автоматизм восприятия, обслуживают «установку на выражение», которое становится самоценным, или установку на самовыражение (личностное выражение) — функция для выражения сугубо индивидуальной мысли, то есть аффективного и эстетического сознания [Балли, 1961:280].
Выполняя функцию художественной номинации, окказионализмы поэта одновременно могут выражать акцентную функцию. Об окказиональных словах И. Северянина Б.В. Томашевский заметил: «Это новообразования для наименования старых понятий. Образуются они для обновления словесного выражения банальной формулы во избежание речевого шаблона» [Томашевский, 1931:25].
Действительно, в поэтическом языке И. Северянина живёт довольно большая группа окказиональных слов, имеющих в общем языке словообразовательные синонимы: ленный — ленивый; мартный — мартовский; президентный — президентский; улыбный — улыбчивый; элежный — элегический; чаруйный, чаровый — чарующий; моревый — морской; нью-йорковый — нью-йоркский; старушня — старуха; огромство — огромность; взыскатель — искатель; лыжеход лыжник и др. Мотивированные тождественными словами, эти пары слов отличаются словообразовательным формантом.7 При этом экспрессивно и стилистически маркированным (стилистическая функция) является окказионализм, поскольку узуальное слово нейтрально в эмоциональном и стилистическом плане.
Окказионализмы являют собой результат обновления словообразовательной формы слова, что позволяет актуализировать (оживить, усилить звучание) внутреннюю форму слова,8 выявить в его семантической структуре новые оттенки значения и акцентировать на нём внимание читателя. Проиллюстрировать данную функцию возможно на примере прилагательных с суффиксом -ј-, имеющих общеязыковые синонимы с суффиксом -ость-: безнадёжье — безнадёжность; ненужье — ненужность; современье — современность; влюбленье — влюблённость и др.
Часто И. Северянин прибегает к созданию нового слова в поисках свежего образа, насыщая его эмоциями, экспрессией, личными ассоциациями, не удовлетворяясь существующими в общем языке «безликими» синонимами: Глаза изумрудят вопросы; Глаза прищуря, душу окнит и шепчет; Царь кипарисною лучинкой Разлепесточил апельсин; окатастрофьте, Мещане, свой промозглый мрак; Бриллиантится весёлая роса; Зальдись, водопадное сердце; Верю: ты измучилась... Надо онездешниться; Лёд иззелёно-посинел, Разокнился весь полыньями; И захохотала я жемчужно; Скользит по скатогориям Алтая победоносный лыжеход и др.
Не столько для выполнения номинативной функции, сколько с определённой стилистической целью9 в поэзии И. Северянина функционируют метафоричные качественные наречия на -о: Ландыши воздушные, реющие ландыши Вечером зимеющим льдяно зацвели; Распустив павлиньево свой веер; Стих плакал парлично; Лучше скользить лианно к солнечному Граалю; Было повсюду майно!; Когда сиреневое море Задремлет, в зеркале вечернем луну мимозно отразив; Поэзно «да», а «нет» — оно так прозно!; в гостиной рояль Вздыхал, тая элежно; Затеивали так эксцессно Флиртующую игру и др.
Прозрачность словообразовательной структуры, лёгкость присоединения суффикса ко многим основам прилагательных, краткость выражения и сгущённая образность делают наречия на -о незаменимым художественно-выразительным средством поэтической речи. Наречия на -о, семантически соотносимые с переносными (общеязыковыми и индивидуальными) значениями мотивирующих прилагательных в тексте стихотворения служат свёрнутым сравнением [Бакина, 1977:112] и используются для освежения, обновления сравнений-штампов [1968:259].
Окказиональные слова в поэзии И. Северянина функционируют как средство художественной этимологии. По справедливому замечанию Э.И. Ханпиры, «с точки зрения художественной цели между художественным приёмом поэтической этимологии10 и приёмом оживления истинной внутренней формы слова и усиления её звучания нет принципиального различия. Более того они сближаются взаимопереходами одного в другой. Внутренняя форма интересна не сама по себе, а как одно из выразительно-изобразительных средств — как художественное средство. Поэтому с точки зрения функциональной все три приёма можно объединить под названием художественной этимологии [Ханпира, 1966:13]. «Мнимое родство слов по корню» проявляет
внутреннюю форму слова, обнажая прямо противоположное тому значению, что лежит на поверхности: Сам Велимир зелёно-тощий Жизнь мощная, живые мощи».11
Исключительно экспрессивным и сильным художественным, основанным на эффекте «блуждающего многомысленного корня» (О. Мандельштам), является намеренное столкновение в тексте парономасов, то есть разнокоренных слов, имеющих в языке случайное звуковое сходство. В русской поэзии XX века наблюдается «паронимический взрыв (В.П. Григорьев), то есть исключительно широкое использование в произведениях экспрессивных возможностей паронимов и парономасов [Львова, 1997:250; см. также: Григорьев, 1977:186—239].
И. Северянин также использует этот приём, играя на случайном звуковом сходстве слов, поэт заставляет читателя поверить в мнимое родство этих слов по корню. При этом текст приобретает дополнительную смысловую насыщенность, основанную на неожиданных ассоциациях: Лунные слёзы, лёгких льнущих ко льну сомнамбул. Ласковая линейность лилий, влюблённых в плен Липких зелёных листьев ... Лень разветвлений клёна, вылинявшего ало. Палевые поляны, полные сладких сил. Лютиковые лютни.
...Стих плакал паралично.
Все в этой славе было неприлично:
Хвала глупцов и книги льнущей лен...Без голосистых чувств, без чутких слов
Своей злодольной родины раздольнойВ самом своём кощунстве богомольной,
Ни душ, ни рыб не мил ему улов...
Тот же приём используется в соединении основ в сложных словах: Душе вашей больно-больной: тонко-тонкая пастель; а также: омонуменченный момент; сон лелея.
лиловеет запад дня; Дышали уста Изабеллой — Чуть терпкой, чуть тленною ленью; Кружа, кружевеет Брюссель.
Нанизывание в тексте одноструктурных слов, построенных по одной словообразовательной модели — излюбленный приём многих русских поэтов. И. Северянин в этом смысле не является исключением, он использует художественный приём повтора слов, образованных по одной словообразовательной модели:
Зачерёмушатся, засиренятся
Под разливной рекою кусты,
Запоют, зашумят, завесенятсяВсе подруги твои, как и ты.
Зазвенит, заликует, залюбитсяВсё, что гасло зимой от тоски.
...Чем повеситься, лучше загрезиться...
Образ стремительно, бурно наступающей весны (пробуждение природы и оживление людей) передаётся автором с помощью повтора слов с приставкой12 за- со значением «начало действия» в трёх словообразовательных моделях (фигура симплоки, предусматривающая включение слов одной структуры).
И. Северянин называл свои произведения «поэзами», указывая на особую форму исполнения стиха: нечто среднее между чтением и пением (сохранились даже ноты основных его мелодий). Ориентация не только на читателя, но и на слушателя подчас определяла строение стихов поэта. Его поэзии свойственна мелодичность и благозвучие, стихи близки к романсному строфическому построению с многочисленными повторами и подхватами отдельных слов и целых фраз («В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом»), изобилуют рефренами и анафорами, разнообразными внутренними созвучиями в стихе — ассонансами и аллитерациями: «Вдали, в долине играют Грига. В играньи Грига такая нега».
Новообразования поэта как элемент инструментовки стиха играют непоследнюю роль, нередко придавая ему особую музыкальность и благозвучие: По аллее олуненной Вы проходите морево; Ненюфары пионят шёлко-белые звёзды, Над водою морошка наклоняет янтарь; Полна чаруйных разочарований Весна в лесу; Вы оделись вечером кисейно И в саду стоите у бассейна, Наблюдая как лунеет мрамор И проток дрожит на нём муаром и др.
Введение окказионализмов в текст стихотворения часто связывается со звукописью (аллитератцией), цель которой способствовать выражению поэтической семантики. В поэтике И. Северянина звукопись играет заметную роль, хотя, справедливости ради, отметим, соглашаясь с В.Н. Виноградовой, что «звукописи не всегда соответствует сколько-нибудь чётко выраженное содержание» [Виноградова, 1995:98]. В подобных случаях, по нашему мнению, поэту важно с помощью звуков передать настроение ощущения, ассоциации свои или лирического героя. В стихотворении «Лунные блики» — 64 знаменательных слова, в 62 словах содержится звук «л» (употреблён 69 раз), который играет определяющую роль, создавая образ плавно текущей лунной ночи-сказки и образ лирического героя, созерцающего эту неземную красоту. В другом стихотворении «Чары Лючинь», целиком построенном на использовании слов со звуком «ч», создаётся образ печали-отчаяния («Лючинь печальная» только часть этого образа): «Лючинь печальная читала вечером ручьисто-вкрадчиво; От чар отчаянья кручинно-скучная: Коричне-глетчерно кричит лучистое В качалке алчущей Молчанье чахлое, влача волчат».13
В связи с этим Э.И. Ханпира пишет: «...на первый план выдвигается выражение настроения, ставятся «настроенческие», «впечатленческие» цели,... художественная речь создаёт самый образ речи, когда художественная речь направлена, нацелена на самоё себя. Художественно-эстетическая функция в отдельных случаях может даже приостановить или почти приостановить действие коммуникативной функции. Это случаи полной, идеальной, чистой зауми («зауми» идеального типа без значащих слов). «Вся творческая энергия и всё внимание слушателя (чтеца) направлены на формальную (звуковую) сторону речи... не отвлекаясь в сторону смысловых представлений» (Е.Д. Поливанов). Полная заумь принципиально (для получателя) сопоставима со словами совершенно незнакомого языка (об этом писал ещё более полувека назад К.И. Чуковский), причём теоретически вполне допустимо предположить, что какие-то из созданных творцом зауми звуковых комплексов случайно совпадут с реально существующими словами в реально существующих языках, совсем неведомых автору. Отказывать создателю зауми в возможности достичь эстетического эффекта у получателя едва ли будет справедливым. Остаётся «музыка» слова, ритмика, чёткая фонетическая организация текста. Достаточно вспомнить наше собственное восприятие звучащей на незнакомом языке художественной речи [Ханпира, 1972:254].14 Таким образом, можно предположить, что не имеющие «чётко выраженного содержания» окказионализмы И. Северянина призваны решать эстетические задачи.
Ещё одну яркую особенность стиля И. Северянина можно определить как стремление к олицетворению, одухотворению (персонификации) предметов и понятий. Существует несколько способов персонификации. Основной — лексико-семантический (приписывание неодушевлённому предмету признаков одушевлённого); лексико-синтаксический способ (употребление в качестве обращений неодушевлённых существительных); а также — с помощью синтаксических конструкций и словообразовательных моделей. Поэт использует первые два способа: среброгорлый май; звездоликий василёк; Вечер сонен, Вуалится туман; Виолончели от меццо-гула В саду наструенные души трав; О, Май душистый, Люблю, как утром мои коронки ты обрильянтишь! (слова «печальноюного бубенчика-ландыша»); И столько нежности в них (в глазах — Т.К.), столько предчувствия твоих минут, Предсмертье, столько странной страсти...
Поэтическое кредо раннего И. Северянина «трагедию жизни превратить в грёзофарс» реализуется в придуманном поэтом-сказочником «грёзовом царстве», контуры которого стали появляться ещё в первых стихах («Я царь страны несуществующей») и были впервые обозначены в третьем разделе сборника «Громокипящий кубок» («За струнной изгородью лиры»). Позже «грёзовое царство» превратилось в романтическую страну Миррэлию (название произведено от имени поэтического кумира поэта Мирры Лохвицкой). «Миррэлия не видна никому», живёт в изначальной гармонии, в ней сохранилась первозданная природа, дикие звери и цветы умеют любить и дружат с людьми: «Миррэлия — светлое царство, Край ландышей и лебедей. Где нет ни больных, ни лекарства, Где люди не вроде людей».
Эта страна имеет и другое название «цветковая страна», страна любви: «На том цветке созрело государство; У входа — страж, в руке у стража — астра, Звезда во мгле». Цветы — не только живые существа, олицетворение красоты и любви. Названия цветов в художественном языке И. Северянина выполняют особую функцию. Их переносное значение не совсем обычно: за словом скрыт определённый поэтический символ.
Цветы — символ совершенства и гармонии, некая мерка, с которой поэт подходит к любому явлению действительности; он смотрит и видит мир (грёзу, мечту) сквозь призму цветов: А разве мимозы не смяты толпой озверелых людей? Или:
В тяжёлые часы сомнений,
Под старость страшные часы, —
Я в храм несу венки сирениДля ликов мертвенной красы.
Несу Фиалки и мимозы,
Алозы, розы и крэмозы,
И воскуряю фимиам
Или:
Бубенчик ландыша щебечет
И лилий колокол поёт.
В его стихах живут сирень и лилия, розы и хризантемы, фиалки и мимоза, васильки и ландыши, ромашки, незабудки, маргаритки и др. Названия цветов служат призводя-щей базой для новообразований: А вы возлежали на башне на ландышевом ковре; лильчатая Лиля; лилиесердный герцог; далёкая смотрящая мимозно; В шале берёзовом над Белолилией застала юного, Лицо склонившего к цветку молочному в порыве горести; Его уста орозенная язва; Твой гордый взор так нежен, так лилеен; алый крапат На блузке лилиебатистовый — весень.
В поэзии И. Северянина встречаются окказионализмы, выполняющие версификационную задачу (соблюдение требований метрики и рифмы). По мнению В.Н. Виноградовой, «основное оправдание для введения поэтического окказионализма, естественно, заключено в семантике. Формальному словотворчеству должно сопутствовать и известное приращение смысла, что согласуется с требованием словообразовательной системы, которая мирится с отсутствием нового значения лишь тогда, когда происходит синтаксическая или стилистическая модификация. Поэтому активное неприятие вызывают примеры типа апрелие вместо апрель, лазорие (лазорь), воль (воля) — возникает подозрение, что поэт не справляется с ритмом или рифмовкой15 (все окказионализмы стоят в позиции рифмы) [Виноградова, 1995:93].
По признанию В.Я. Брюсова, ему было смешно, когда говорили, что у Пушкина есть что-либо «для рифмы». Брюсов категорически утверждал: у Пушкина нет ничего для рифмы и для размера. Однако исследование Г.О. Винокура «Наследство XVIII в. в стихотворном языке Пушкина» показало, что Пушкин зачастую использовал, например, те или иные варианты слов лишь с чисто версификационной целью. Никакой смысловой или ещё какой-нибудь нагрузки выбор варианта не нёс. Пушкин при этом выбирал между существовавшими в языке вариантами слов (или вариантами ударений). Вполне можно себе представить ситуацию, когда только чисто версификационная задача может заставить поэта создать, например, окказиональное слово или окказиональную форму слова. И это никак не может опорочить такой окказионализм. Происходит деформация языковой нормы (и попутно актуализация структуры слова), появляется дополнительная экспрессивность, экспрессивная прибавка [Ханпира, 1972:257].
Версификационную функцию выполняют немногие новообразования И. Северянина, причём иногда в сочетании с другими функциями, например: Я — эгофутурист. Всероссно твердят: он — первый» (ср.: всероссийски). Выбор окказионализма определяется, на наш взгляд, несколькими причинами: всероссно — короче, энергичнее; содержит пафос и авторское отношение к указанному событию (очень серьёзно отнёсся И. Северянин к факту избрания его «королём поэтов»), наконец, требование рифмы: «Я одинок в своей задаче! — Прозренно я провозгласил (ср.: прозрев(ши) — и в этом случае версификационная цель переплетается с пафосом, экспрессией и авторской оценкой); Эстетность, мистика, сатира и индивидность — из частиц Всех этих русский (человек — Т.К.) с сердцем птиц, уже формировался; Бряцая золотом доспехов Своей одарности (самоирония автора); Вспеняя свадебный фиал И пламную эпиталаму Читая, я протестовал; только ручейки остались — Зелёно-журчный лесной крюшон; Лимонолистный лес Драприт стволы в туманную тунику.
Многие окказионализмы И. Северянина отражают тенденции разговорной речи. Появление таких новообразований связано со стремлением к эмоциональной выразительности, к компактности высказывания, к замене сочетаний слов одним словом; делается «установка на стилистическую имитацию разговорности». Однозначно определить, являются ли окказионализмы индивидуально-авторскими или «подслушаны», не представляется возможным. Очевидно, что «стилизованные» новообразования И. Северянина могут служить источником знаний (кумулятивная функция — накопление знаний) о разговорной речи начала XX века; почти у всех новообразований этого рода в общелитературном языке есть стилистически нейтральные синонимы (слова или обороты).
И. Северянин был одним из первых русских поэтов, развивших тип безафиксных существительных со смягчением конечного согласного в качестве специфически художественного: ажурь, влажь, гнусь, лазорь, смуть, сочь, фиоль, хрупь, бездарь, заурядь, веснь (весень), воль, лунь, саль, сонь, чудь, застарь, затерть, лиловь, скользь, старь, юнь, круть. От общелитературных однокорневых синонимов их отличает экспрессивность и поэтическая окрашенность.
Глаголы на -ить, образованные от имён существительных, более лаконично называют действие, чем соответствующие им описательные конструкции: Врач диагнозит, херес папочка мадерит, Я алгебрил и геометрил, Балькис волшбит колоду карт, велосипедит почтальон, Она узор любви канвит, Метелит черёмуха нынче с утра пахучею стужею в терем, В них (поэзах) водопадит Любовь и Нега, И Наслажденье, и Красота!; Над ручейками хрусталит хрупь, кострят экстазы, Струнят глаза; разлепесточить апельсин и др.
Близки разговорной речи окказионализмы, отличающиеся краткостью, разговорностью и стилистической сниженностью: метёлка-самомёлка, речка-быстротечка и увечка, понурик, Симферо, накорзинив рыжики и грузди, мне стало скучно в иностранах, ведь это же грандиоз, повсюдный содом, особенно знаменитые (которые ассоциируются с творчеством И. Северянина): Чтоб ножки не промокли, их надо окалошить, Пора популярить изыски, обнаглевшая бездарь, Уже воюет Эго с Кубо И сонм кручёных бурдюков Идёт войной на Сологуба И символических божков (о В.Я. Брюсове) — Эго и Кубо — две разновидности футуризма в России.16
Примечания
1. Новообразования — названия лица вызываются к жизни как одно из средств художественной выразительности и поэтому почти всегда экспрессивно значимы.
2. Маркирование по полу в названиях лиц также является своеобразным средством художественной выразительности.
3. О номинативно-оценочной функции как разновидности номинативной функции [см.: Харченко, 1976:67—68].
4. Об образности см. там же [Харченко, 1976:67—68].
5. См. об этом [Донецких, 1982; Ханпира, 1972:256].
6. Речь идёт об экспрессивной функции новообразований, которую выполняют в тексте все окказионализмы [Ханпира, 1972:256]; это объясняется их необычностью, семантической и словообразовательной новизной, что особенно свойственно поэзии, где наблюдается взрыв штампов и шаблонов.
7. «Яркой», или «сильной», стилистической окраской обладают те словообразовательные средства, которые противопоставлены средствам с иной стилистической окраской [Виноградова, 1972:175179].
8. Подробнее см. об этом [Виноградова, 1984:113].
9. Образование новых слов среди качественных наречий никогда не бывает обусловлено какими-то изменениями в жизни общества, потребностью дать наименования новым явлениям действительности [Ермакова, 1966:51]
10. Поэтическая этимология «помимо простой звуковой игры имеет тот стилистический смысл, что заставляет обратить заострённое внимание на те или иные слова, почувствовать, ощутить их, как бы проявляет их особым «проявителем» и, играя на случайном звуковом сходстве слов, наводит на мысль о их мнимом родстве по корню» Это поэтическое открытие внутренней формы. [Фаворин, 1937. — Цит. по Ханпира, 1966].
11. «Сам Велимир зелёно-тощий Жизнь мощная, живые мощи» — на наш взгляд, достойный ответ И. Северянина на хлебниковское «Игорь Усыплянин».
12. О словообразовательных морфемах как средстве художественной выразительности [см. Земская, 1965:53—58]; об экспрессивной функции морфемы [Черкасова, 1975:141—150].
13. Создаётся впечатление, пишет В.Н. Виноградова, что «автор имитирует такой текст, который и не должен расшифровываться, что-то вроде заговора» [Виноградова, 1995:98].
14. «Запрограмированная непонятность» слова — это тоже специфически выраженное его значение. На этом «эффекте непонятности» основана магическая сила заклинаний посредством абракадабры [Лыков, 1971:76]. Напомнив слова скирды, сикамбр и др., А.Г. Лыков указывает, что это «те случаи, когда звучание слова принимает на себя все функции выражения и эстетизируется.
15. Интересно в связи с этим упрёком отметить, признание критикой виртуозным стихотворение «Квадрат квадратов», в первом четверостишии которого зарифмовано каждое слово, а смысловое развитие стихотворной конструкции происходит благодаря перестановке в последующих трёх строфах тех же слов с той же рифмовкой. И. Северяниным изобретены десять новых стихоформ, обоснование которым он дал в неопубликованном труде «Теория версификации» (хранится в архиве ЦГАЛИ).
16. Основателями кубофутурзма были Кручёных и братья Бурлюки. Фамилии «кубистов» И. Северянин каламбурно использует в нарицательном значении: бурлюки — члены литературного направления; кручёные, то есть кругообразно вертящиеся, словно множество мошек, комаров (сонм — собрание, множество). Прилагательное символический функционирует также в двух значениях, впрочем тесно связанных: речь идёт о представителях символизма — литературного направления в России начала XX века (А.А. Блок, В.Я. Брюсов, Вяч. Иванов) и о символах — знаках условных, нереальных; символический — состоящий из символов.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |