Злата и Дина
В год первой русской революции восемнадцатилетний Игорь Лотарев провел лето на даче в Гатчине в совершенно расстроенных патриотических чувствах. Трагедия Цусимы повергла юношу в тоску, ведь он в то время писал и публиковал почти исключительно патриотические стихи, посвящая их подвигам русских моряков: «Подвиг "Новика"», «Гибель "Рюрика"», «Потопление "Севастополя"», «Конец "Петропавловска"», «Захват "Решительного"», «Взрыв "Енисея"», «Бой при Чемульпо. Стихотворение памяти крейсера 1-го ранга "Варяг" и мореходной канонерской лодки "Кореец"».
Евгения Гуцан (Злата)? Фото из журнала «Вышгород», № 5—6, 1995
Знакомство с местным гатчинским дворником Тимофеем1 отчасти развеяло дачно-патриотическое уныние. В романе «Падучая стремнина» знакомство это описано так:
Я как-то, разговаривая с ним,
Обмолвился о скуке. Пригласил он
Меня к себе. Я, с детства демократ,
Зашел к нему однажды. Проболтали
До позднего мы вечера. В беседе
Бутылку водки выпили. Со Златой,
Своею дочерью, он познакомил.
Ей тоже восемнадцать лет. Блондинка,
Высокий рост и чудный цвет лица.
В сентябре по прихоти судьбы знакомство с дворником Тимофеем продолжилось. Поэт приехал в Гатчину побродить по осеннему парку и заглянул в дворницкую, рассчитывая увидеть Злату2. К сожалению, девушки не оказалось дома, но зато ее отец был приветлив и пригласил выпить чаю:
И в этот раз мы выпили изрядно
Убийственно-живительного зелья.
В декабре поэт повторил свой визит к Тимофею. По счастью, Злата оказалась дома. Гостеприимный дворник мигом организовал застолье, но на этот раз без водки. После чая молодые люди вместе отправились на прогулку по заснеженному Приорату:
Мы с ней пошли, так молодо смеясь.
О, белый снег холодный и пушистый!
О, старый парк дремотный и тенистый!
О, первая священная любовь!
Любовь в глазах у Златы расцветала, но, впрочем, это не помешало ей сделать нашему герою строгий выговор за участие в попойках с ее отцом. По словам Златы, беспробудное пьянство отца свело в могилу ее мать. На руках у пьяницы-отца остались ее младшие сестры Маша, Анна, Лиза и Феня. Есть основания полагать, что отставной унтер-офицер Тимофей Гуцан был в Гатчине довольно заметной фигурой, поскольку исполнял должность дворника и сторожа при соборе Петра и Павла. В соборе часто бывали августейшие особы. Сюда заходил Государь Император Николай II, когда приезжал в Гатчину на охоту. Такие визиты, как правило, бывали неожиданными, и приход не стал бы держать горького пьяницу, на которого нельзя положиться.
Злата потеснила военно-морскую музу Игоря Лотарева и сделала его настоящим поэтом. По количеству посвященных ей стихотворений и поэм Злата может сравниться только с двумя женщинами: Марией Васильевной Волнянской3 и Фелиссой Михайловной Круут4. В сборниках «Громокипящий кубок», «Златолира», «Ананасы в шампанском», «Victoria Regia», «Поэзоантракт» вы легко найдете множество стихов, так или иначе относящихся к Злате: «Ты ко мне не вернешься», «Сонет», «Аккорд заключительный», «Портниха», «Спустя пять лет», «Евгения», «Он и она», «Злата», цикл «Лепестки роз жизни», «Ушедшая весна», «Дуэт душ», но и это еще далеко не все, что связано с именем Златы. По самым скромным подсчетам, ей посвящено не менее трех десятков стихотворений, написанных в разные годы.
Собор Петра и Павла, Гатчина. Фото автора
Зимой 1906 года молодые люди продолжили свои встречи, но теперь уже в Петербурге. Злата работала и жила вблизи Стремянной улицы у модной столичной портнихи. Вполне естественно, что расписание швеи и щеголя не совпадало.
Будь Игорь Лотарев чуть более трудолюбив, и, кто знает, может быть, Россия приобрела бы в его лице еще одного выдающегося певца, равного Собинову или даже Шаляпину. Однако особой усидчивостью Игорь Васильевич отличался только в театральных креслах. Поэт Вальмар Адамс5 как-то рассказывал мне, что Игорь-Северянин мог без всякой подготовки, почти профессионально исполнить любую оперную партию: «А голос у него был концертный — стены дрожали!»
Приоратский дворец. Открытка. В архиве автора
Едва ли не ежевечерне юный щеголь бывает в опере. В том сезоне в последний раз блистала его кузина Евгения Мравина. К сожалению, великолепие богемной жизни омрачалось практическим отсутствием денег. Пока была жива старшая сестра от первого брака матери Зоя6, поэт жил у нее в доме на Средней Подьяческой, на средства дяди Михаила Петровича Лотарева7:
Я беден был. Я жил на средства дяди, —
Он маме ежемесячные суммы
До дня, когда мне счастье улыбнулось,
Переводил корректно-аккуратно (...)
Я беден был, но поступать на службу
Упорно избегал: дух канцелярий
Был для меня, свободного, противен,
И чувствовать начальство над собою
Казалось мне позорным униженьем.
Действительно, Игорь Васильевич Лотарев ни разу не омрачил свою жизнь казенной службой, исключая две или три недели, которые ему пришлось отслужить по мобилизации.
По известным причинам Игорь Васильевич не мог привести Злату в дом сестры. Поэт решился на отчаянный шаг: он продал букинисту любовно собранную библиотеку. Молодые люди сняли комнату в пятом этаже дома на Офицерской улице вблизи Казанской части. Злата на время оставила работу у портнихи, и три недели, проведенные вместе, стали незабываемыми для обоих:
Она мне в этой комнатке убогой
Впервые отдалась, такое счастье
Мне подарив, какому больше в жизни
Уж повториться не было дано!
Такое счастье, что и мне, поэту,
Волхву кудесных слов и выражений,
Словами невозможно передать! (...)
Такое счастье, истинное счастье,
Которое спустя шестнадцать весен
И раз любя с тех пор полсотни женщин,
Испытываю всей своей душой!
Даже при небольших затратах денег хватило всего лишь на три недели счастья. Даже спустя много лет поэт был вынужден жмурить глаза мечты, иначе сердце могло разорваться. А пока Злата была вынуждена вернуться на работу.
Вскоре дядя поэта Михаил Петрович пригласил его встретить раннюю Пасху в Новгородской губернии в своем имении на реке Суда. Любовь взяла отсрочку до лета — до того времени, когда в Гатчине она вспыхнула с новой силой, но теперь уже так, как внезапно вспыхивает пламя костра, прежде чем погаснуть окончательно. Однако уголья еще долго будут тлеть под золой:
(...) Злата!
Ты помнишь ли сиреневую ночь?
Лобзаньям нашим счет велся ли в небе?
Что ж нам теперь его не предъявляют?
В уплату жизнь пришлось отдать бы! Злата!..
Ты помнишь ли сиреневую ночь?
Любовью и сиренью упоенье,
Угар и бред, и снова поцелуи,
И полу грусть, и радость, и тревогу,
И исступленность ласк... О, Злата, Злата!
Ты помнишь ли сиреневую ночь?
Этот исступленный плач — вполне в духе шекспировских трагедий — был написан спустя шестнадцать лет, но как горячи были скрытые под золой уголья!
А между тем в романе уже назрели события, решительно изменившие эту любовную идиллию. В конце августа 1906 года, на построенной с помощью крестьянина Александра Степановича лодке со звучным названием «Принцесса Греза», поэт отправился на почту, чтобы послать Злате очередное письмо. По дороге произошло случайное знакомство с тремя дамами, которые застряли на своей лодке под мостом. Одна из этих дам была в возрасте, другая — слишком молода, а вот третья... Третья дама оказалась любезной интересной брюнеткой, лет двадцати семи, кокетливой, веселой и пикантной по имени Дина8.
Вечером новая знакомая разыскала поэта в Пудости или на Мызе Ивановка и уговорила его отправиться в лодке на остров голубой и доброй феи:
Не добрая и голубая фея
Владела этим островом, а злая,
Коварная, дурманящая разум,
И было имя этой феи — Бред.
И мы подпали под ее влиянье,
Мы покорялись всем ее причудам,
Безвольными игрушками мы стали
Бесчисленных эксцессов развращенной
Жестоко-похотливой феи Бред.
Я был в бреду: мне диким не казалось,
Что женщина, душе моей чужая,
Меня целует судорожно в губы (...)
На время Злата была забыта в угаре страстей. Начался короткий и мучительный роман с обольстительной, но нелюбимой Диной, перемежавшийся раскаянием и рыданиями по утраченной Злате. Амплитуда переживаний билась в тисках любви и ненависти. Поэт в отчаянье готов был убить ветреную Дину:
Однако, только слышал шелест платья,
Соблазнами насыщенного, только
Глаза ея, искавшие моих,
Прищуривались наглым обещаньем
Невероятно извращенных ласк,
Я забывал про все, и к ней в объятья
Бросался, как в кипучий водопад.
Можно ли осуждать юношу-поэта, что при таком стечении обстоятельств он сильно запил, страдая, упивался новой страстью, совсем запутался в противочувствах.
Отношения со злой разлучницей Диной, которая к тому же была намного старше Игоря, прервались лишь поздней осенью, когда она, найдя ангажемент в кафешантане, внезапно уехала в Архангельск. Вскоре последовало бурное объяснение со Златой.
Рисунок В. Белкина к роману «Падучая стремнина»
Злата проявила удивительное благородство, приняв на себя всю вину за разрыв отношений с Игорем. Более того, она сделала ложное признание сразу в нескольких изменах и буквально умоляла поэта бросить ее как падшую женщину. Сердце его дрогнуло, и он ответно признался в своей измене с певичкой Диной, но ожидаемого примирения со Златой не произошло.
Одна из самых трогательных поэз «Громокипящего кубка» представляет нам эту же перипетию, но теперь уже совершенную по законам вероятности:
Ты ко мне не вернешься даже ради Тамары,
Ради нашей дочурки, крошки вроде крола:
У тебя теперь дачи, за обедом — омары,
Ты теперь под защитой вороного крыла (...)
Ты ко мне не вернешься: на тебе теперь бархат;
Он скрывает бескрылье утомленных плечей.
К вопросу о детях Игоря-Северянина мы еще вернемся, но именно эта поэза едва ли не единственное признание в отцовстве Тамары. Больше он никогда не вспоминал о пей ни в стихах, пи в письмах к Злате.
Вновь Злата возникает из небытия в июле 1921 года, когда в Тойла пришло ее письмо. Игорь-Северянин включил это письмо в роман «Падучая стремнина» в качестве эпилога, изложив его содержание в стихах. Оригинал письма разыскать пока не удалось, поэтому к его стихотворному изложению следует относиться с осторожностью.
Вполне возможно, что письмо действительно было написано 6 июля 1921 года и отправлено Златой из Хермсдорфа. Прежде всего мы узнаем, что Злата, имея мужа, чуждого душе, была одинока в мире. Еще мы узнаем, что она пошла на разрыв отношений с Игорем Васильевичем по настоятельным просьбам его матери и ее признание сразу в пяти изменах было ложным. Письмо также содержало ценные сведения о личной жизни Златы после разрыва отношений с поэтом:
Я самого развратного в мужья
Себе избрала. Был он старше на восемнадцать лет.
Предупредила, что я ему отдамся без любви, —
И в этом было главное условье.
О, как его я презираю! Сколько
Отвратности и мерзости в прожившем
Аристократе этом я нашла!
Я с ним жила семь лет. Те дни ужасны.
Но и тогда тебя я не забыла (...)
Вскоре после смерти первого мужа, банковского чиновника, Злата, оставшаяся с двумя детьми, вышла замуж за нелюбимого ею человека по фамилии Меннеке и накануне войны уехала с ним в Германию.
В письме был также затронут очень больной для них обоих вопрос об отношениях Игоря-Северянина с младшей сестрой Златы Лизой9. Злата упрекает поэта в том, что он жил с Лизой и бросил ее:
Мне она сказала,
Что взял ее ты чистой, надругался
И вышвырнул. Ты не признал ребенка (...)
Так девятьсот двадцатый год настал,
Когда мне удалось до Петербурга
С трудом доехать. Я нашла детей;
Сестра покончила с собой; ребенок
Полуголодный умер; и тебя
Считали все давно уже погибшим.
Как пусто и как холодно в душе!
Не совсем понятно, каких именно детей имела в виду Злата. Возможно, речь идет о ее младших сестрах, но более вероятно, что прежде всего она имела в виду дочь Тамару. Несколько позже этого жестокого письма Злата прислала в Тойла почтовую карточку, исписанную мелким ровным почерком. Содержание второго письма дает основание предполагать, что оно написано уже после того как Игорь-Северянин прислал ей в Берлин рукопись романа «Падучая стремнина»:
«Мой дорогой друг (...) Я хочу поделиться с тобой моей радостью. Так вот как ты пишешь и думаешь! Мой, так близко родной. Я ведь не знала, что твой высокий дух не угас. Я думала, что страсть и любовь затмили твою душу (...) Ты прав, родной, что дух для России нужнее тела. Ты сразу перерос мои мысли, мой взгляд. О, как я люблю тебя за твою душу, Игорь (...) Сколько ночей я не спала. Все думала, молилась, боялась, что мой привет придет поздно и не воскресит твоего погибающего духа. Ты казался мне стоящим перед пропастью. А ты! Когда пришел мой привет, был светло счастлив (...) и вместо дружески протянутой руки через уже пройденную тобой пропасть я принесла снова тебе мои больные воспоминания»10.
В 1922 году во время поездки Игоря-Северянина в Германию его отношения со Златой восстановились, но уже в ином качестве: на смену юношеской влюбленности пришла искренняя дружба. Злата приняла активное участие в издательских делах поэта, контактируя по его просьбе с берлинскими издательствами «Москва» и «Отто Кирхнер и Ко». Результатом ее бурной деятельности были два сборника стихов, увидевшие свет накануне приезда Игоря-Северянина в Берлин — «Миррелия» и «Фея Eiole», а также роман «Падучая стремнина». К сожалению, присланная поэтом рукопись сборника «Литавры солнца» не была опубликована. Какое-то отношение Злата имела и к выходу в свет сборника стихов «Менестрель», во всяком случае она безуспешно хлопотала о его исправленном от многочисленных опечаток переиздании. До сих пор сборник «Менестрель» переиздают в стиле, который сам поэт охарактеризовал как наглую небрежность.
Осенью 1922 года Злата нашла для Игоря-Северянина и его молодой жены недорогой пансион в Берлине. Она же получала личную корреспонденцию поэта на свой берлинский адрес: Волгастер штрассе, 6.
Приехавшая в Берлин вместе с Игорем Васильевичем его молодая жена поначалу с пониманием и тактом отнеслась к чувствам мужа. Однако вскоре все изменилось. В воспоминаниях Игоря-Северянина о Маяковском есть любопытное упоминание о ссоре Фелиссы Михайловны со Златой:
«Вскоре Ф.М. поссорилась со Златой и отстранила ее от участия в совместных наших вечеринках. Между тем, Злата, член немецкой компартии, была за мое возвращение домой. Ее присутствие меня бодрило и радовало. Она нравилась нашему кружку как компанейский, содержательный, умный человек. Ум Ф.М. сводился на нет благодаря ее узости и непревзойденному упрямству»11.
Впрочем, Фелиссе еще не раз представится случай продемонстрировать свое непревзойденное упрямство, и не только в Берлине. А пока настала пора отложить в сторону роман «Падучая стремнина». В своих автобиографических подробностях роман безжалостен по отношению к автору и вместе с тем проникнут такими светлыми, такими искренними чувствами, не вылинявшими и не потускневшими от времени, что это не может вызвать ничего, кроме искреннего уважения и восхищения ими.
Подлинное имя Златы — Евгения Тимофеевна Гуцан, во втором замужестве Меннеке. Она умерла 7 апреля 1951 года и похоронена на одном из кладбищ бывшего Западного сектора Берлина. Тамара, кажется, еще жива12.
Примечания
1. Гуцан, Тимофей — сторож и дворник при соборе Петра и Павла в Гатчине.
2. Гуцан, Евгения (Злата) Тимофеевна (1887—1951), первая любовь поэта, мать его старшей дочери Тамары; личность первого мужа не установлена, в 1914 году вышла замуж за немецкого инженера по фамилии Меннеке и эмигрировала в Германию, похоронена в Берлине.
3. Волнянская (Домбровская), Мария Васильевна (1895—1939) — дочь офицера, певица, сожительница И.В. Лотарева с 1915-го по 1921 год.
4. Круут (Лотарева), Фелисса Михайловна (1902—1957) — жена поэта с 1921 года, после смерти Игоря-Северянина вышла замуж за А. Милли.
5. Адамс, Вальмар Теодорович (1899—1993) — эстонский поэт (начинал писать стихи как Владимир Федорович Александровский), литературовед, переводчик, в 1918 году редактор газеты Эстляндской трудовой коммуны «Молот», профессор Тартуского государственного университета.
6. Домонтович, Зоя Георгиевна (?—1907) — дочь Н.С. Шеншиной от первого брака.
7. Лотарев, Михаил Петрович — дядя поэта, отец Е.М. Лотаревой.
8. Дина Г. — личность не установлена, певица, одна из героинь романа «Падучая стремнина», старшая сестра Зинаиды Г. «Раисы».
9. Гуцан, Елизавета Тимофеевна (?—1920), младшая сестра Е.Т. Гуцан (Златы), предположительно покончила жизнь самоубийством в Петрограде, судьба сына от И.В. Лотарева не установлена.
10. «Мой дорогой друг (...) Я хочу поделиться с тобой...» — письмо Е.Т. Меннеке к Игорю-Северянину, без даты. Таллинн, архив Н.Г. Аршас (далее — архив Н.А.)
11. «Вскоре Ф.М. поссорилась со Златой...» — Москва, музей В. Маяковского (далее — ГММ): Игорь-Северянин. Мое о Маяковском. Первая публикация: «Таллин», 1988, № 5, с. 109.
12. ...Тамара еще жива и собирается передать в Россию архив матери... — см.: в журнале «Вышгород» (№ 6, 1995), сообщение Л. Городницкого о дочери поэта Тамаре Игоревне (?) Шмук. По сообщению Т.И. Шмук, Евгения Меннеке умерла в возрасте 65 лет в Лиссабоне. Архив матери Тамара передала в 1990 году в ЦГАЛИ. Т. Шмук сообщила о единственной встрече с отцом, которая состоялась 7 октября 1922 г. во время первой поездки Игоря-Северянина в Берлин.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |